Позднее открытие Соляриса

Кажется, кто не читал знаменитый роман Станислава Лема «Солярис», и не смотрел одноименный фильм режиссера Тарковского? Однако некоторые люди проходят мимо этих культовых вещей, не понимая, что в старой фантастике содержится хороший заряд свободомыслия и внимания к человеку, что старая фантастика прочищает сознание и делает прививку против невежества, учит полету и прививает чувство собственного достоинства. Для открытия этого источника необходим не только вкус и определенный уровень развития, но еще и умение работать с текстом, читать его так, а не иначе, потому что любой текст можно перекодировать таким образом, что он начинает служить совсем не тем целям, с какими его писал автор.

Первое, что следует отметить, так это то, что «Солярис» Тарковского (1972 г.) – это не экранизация, а, скорее, это фильм «по мотивам», в котором сохраняется только внешняя канва романа. На фоне романа фильм, с какого-то момента, представляется чистой «тарковщиной», то есть, условно, таким фирменным продуктом режиссера, которым он исправно снабжал советскую интеллигенцию. Духовные поиски советской интеллигенции 70-80-х годов ХХ века, всякие там реставраторы, литераторы, филологи, Лихачевы и Аверинцевы, религиозное возрождение этих лет, могут быть симпатичны и близки. Но это сродни такому явлению русской культуры, как «Серебряный век», который тоже ушел «в песок», зацепив около 500 интеллигентов Петербурга, Москвы и Киева. Это явление сгинуло в водовороте войны и революции. В ходе рыночных реформ 90-х годов, советская интеллигенция тоже растворилась и аннигилировалась.

Мир, нарисованный Лемом в романе, механистичен, научен, в нем мало эмоций, это мир ученых и исследователей, которые почти не задумываются о вопросах добра и зла. Это «головастики», которые горят познанием мира, как люди искусства горят содержанием предстоящего им Предмета. Тарковский же рисует картину сплошной рефлексии, все больше сползающую к банальной любовной истории. Самодельный пафос гуманизма противопоставляется искаженному пафосу науки, от которого в фильме остались безликие длинные коридоры, напоминающие интерьер какого-нибудь московского НИИ и атмосфера расстегнутых пиджаков и недопитых бокалов, слизанная с закулисья какого-нибудь научного симпозиума.

Странно, что мистик Тарковский, в чьей семье был популярен религиозный философ Григорий Сковорода, взялся экранизировать абсолютно холодный, как Сверх разум Космоса, роман польского фантаста, наполнив его щемящими, колоритными образами дома, сада, отца. Исходный материал книги и замысел режиссера не могли не вступить в противоречие, породив невнятный продукт, по уровню фальши и претензии напоминающий Гамлета в исполнении Высоцкого. Лем вспоминал, что он просидел шесть недель в Москве, споря с Тарковским, как делать фильм, а потом обозвал его дураком и уехал домой, в Варшаву. Тарковский в фильме хотел показать, что космос очень страшен, а Земля дом родной. А Лем писал и думал совсем наоборот.

И это не громкие слова писателя. Вспоминая его повести и романы становится ясно, что ему чужды слишком человеческие, антропоморфные образы разумной жизни, устройства мироздания. Он занят расчеловечиванием Вселенной, отвергая проект «человек», как таковой. Возможно, здесь влияет его страшный опыт войны, когда нацисты уничтожили всю его семью, а сам Лем чудом избежал гибели. Кажется, Лему гораздо ближе одинокий разум андроидов, нечеловеческих форм жизни, всяких меньшинств, чем вполне библейский поиск добра и зла, предложенный режиссером. Можно сказать, что традиционная этика, слишком человеческая этика, не интересовала или почти не интересовала писателя. Поэтому Лема «Солярис» Тарковского раздражал именно тем, что научная проблема контакта решалась там именно в этическом и религиозном плане. Мысль Тарковского, что Океан – это совесть или заместитель Бога, представлялась Лему ничуть не интересной.

Таким образом, мы видим, что изначальные цели и пафос романа были успешно переосмыслены режиссером, который на основе холодного научного произведения сумел создать вполне гуманистический продукт, удачно вписавшийся в его время, которому была нужна сказка о высоком призвании человека. Это ставит вопрос о том, кто читает текст, как и с какой целью актуализирует его и расставляет акценты в нем. Потому что никакой текст не ценен сам по себе, никакой текст не несет в себе окончательной истины, а все зависит даже не от читающего, а от интеллектуалов, которые могут играть смыслами и идеями, направляя их согласно духу времени или сильных мира сего.