«…человек начинает уповать на всемогущего, всезнающего отца, который следит за ним и точно знает, что для него хорошо, а что плохо. Ясно, что при этом человек становится не открытым и восприимчивым, а, наоборот, порабощенным и подавленным. «Предаться на волю Богу» в смысле эгоизма лучше всего, если у человека нет понятия о боге…».
Э. Фромм
— Всё рассыпается, всё, всё! – Девица, что была недавно привезена для утех, устав рыдать и биться в отчаянных конвульсиваях, трогала один за другим предметы, усохшие тела, — всё мертво!
Я только радовался, глядя на эту картину, радовался тому, что она, наконец — то прекратила свой истошный истеричный крик.
— А что ты рассчитывала увидеть здесь? – Спокойно и как бы сонно, спросил я.
Но девица даже не стала обращать внимание на мой вопрос, вообщем – то ответ, на который был мне и не нужен.
Тот парень, что смотрел на меня из угла глазами, полными отчаяния и злобы, хотя я не понимаю, почему именно я получил такую роль, роль абсолютного зла в сложившемся положении, метил бросить в мою сторону очередную реплику, дожидаясь, когда мое терпение лопнет, и я перейду на личности.
— А знаешь, почему ты здесь? – Спросил у девицы обросший бродяга, заселившийся в лабиринтах мертвого здания парламента, а может очередного «белого дома».
— Почему? – Девица снова разошлась, решив слезами окончательно смыть остатки «красоты».
— А тебе весело? – Злостно с желчью бросил бродяге парень из угла.
— Мне кажется, в нашем положении выбор не большой, — вместо бродяги ответил я, — либо уйти из жизни, либо воспользоваться иронией.
— А тебя вообще никто не спрашивает! – Уловив удобный момент, сказал незнакомец.
— А мне весело, — улыбаясь, немного с издевкой, ответил бродяга.
— Лучше скажи, как ты оказался здесь? — Не дожидаясь встречной реплики, спросил он. – Не похоже, чтобы ты вот так просто, бросив все, пришел сюда.
— Я, в отличие от вас всех, здесь должен был заниматься делом! – Выпалил молодой человек, — я – управленец, в прошлом еще и инженер!
Видимо, покровители, что направили его сюда, были сами в неведении, и не ожидали такой встречи своего ставленника в подобном месте.
А между тем, всё было на своих местах, только вот кости и прах разлетелись под стульями и под столом, после прикосновений девицы. Все было мертво и очень давно, судя по тому, как многолетняя пыль покрывала столы, стулья, мертвые тела. Она растилась повсюду, иногда, словно испугавшись, взметаясь вверх, отчего и без того, тусклый дневной свет рассеивался, сонно и томно ложась на мертвецов, что до сих пор заседают и будут вечно заседать, на иссохшие листы бумаги, что хранят на себе какие-то записи. Мне кажется, что все остальное столь же мертво и было мертвым всегда, что все наши записи, которые мы спешим делать на листах жизни, кажутся нам важными, пока вот так вот кто-то не посмотрит на них со стороны, а может и мы сами.
— Машина. Программа. – Бродяга вылез из своих картонных стен, сделанных из старых коробков, — все идет на автомате. Я вот тоже оказался здесь случайно, я скрывался, попал сюда, когда меня сцапали служители закона на суд, а суда то не было, в зале так же все мертво, те же сухие трупы, скелеты, вот я и живу теперь здесь. А все из-за маленькой вредоносной программки. – Он засмеялся, — а вот он, — странный жилец показал на меня, — просто, в одночасье, вышел из общего ритма, перестал все делать на автомате, а ты, — его взгляд перешел на инженера, — слишком серьезно все воспринимаешь, но вот гнался ты за карьерой, гнался, а в итоге…, смотри на пол, — он пнул горсть костей, это вот такие как ты, а вот такие как эта…, — бродяга посмотрел на стонущую девицу. – Программа все идет и идет, работает себе, она же машина, она создает нас всех, не физически.
— Машина – идеолог, — усмехнулся я.
Внезапно, кусок стекла полетел в мою сторону. Не сумев сдержать порывы гнева, молодой человек, бросил в меня то, что попалось ему под руку. Я увернулся, толкнув вперед стул, который полетел в агрессора.
— Меня никто не создавал! – Закричал он, — я – личность, я – индивидуальность!
— А что скажет мадмуазель? – С иронией, спросил я.
— Я ничего не знаю и ничего не понимаю, её голос звучал тихо и безразлично.
— А она ничего не думала, — махнул рукой бородатый жилец, — в отличие от нашего карьериста, она просто кукла для развлечений, которых благополучно, как и этого «офисмена» в сотом поколении, штампует наше общество. Только вот властителей и богов то уже нет, а может и не было никогда.
Это осознавать тяжелее всего, вдруг войдя в храм, понять, что святыня – куча костей или просто бумага, такое ощущение, испытывали мы теперь.
— Ненавижу, ненавижу…, — схватившись за голову и, ритмично раскачивая ею, приговаривал инженер. Хотя инженером его назвать было нельзя, в полной мере и я только теперь, вспомнил почему.
— Ба! – Засмеялся я, — я тебя помню!
Бродяга и даже девица оживились.
— Так ты тот самый ревностный ценитель доброты, меценат, член кружка крайних правых христиан!
Незнакомец перестал стонать и плакать.
— Не думал, что человек с такими регалиями будет переполнен желчью, — усмехнулся я.
— А такие люди, как правило, ею больше и переполнены. – Сказал бродяга, выглядывая из своих коробков.
— Ты в прямом эфире обвинял общество в неверии, в отсутствии толерантности, — смех все больше овладевал мною. – Ну что, — смеясь, продолжал я, — побывал на «Олимпе»? А боги то мертвы!
Это стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Управленец схватил очередной кусок стекла, и направился на меня. Девица завизжала, когда он, с криком, замахнулся на меня. В последний момент, я откатился, уйдя с линии атаки. Взмах, падение и стон. Управленец, в прошлом инженер, ревнитель либеральных и религиозных идей умер, попытавшись убить меня за банальное несогласие с его взглядами.
— Отмучился, — сказал бродяга, мне кажется, ему самому было тяжело от всего переполняющего негатива в нем.
— Я видел его и в обычной жизни, мы постоянно спорили на тему мистики, закона, у него был эпилептический очаг височной доли, — перевернув окровавленное тело, сказал я, — припадков с ними не случалось, если не ошибаюсь, а вот те галлюцинации, которыми изобилует их больное сознание, охватывают их сполна, очень часто все они мистического или религиозного толка, плюс немотивированная агрессия, представляешь какой бы был из него инквизитор в эпоху Ренессанса.
Пыль, словно испугавшись недавнего столкновения, мерно начала оседать. Она спокойно ложилась на трупы, сухую бумагу, старую мебель, пахнущую мышами.
Я ушёл, ни с кем не попрощавшись. Для того, чтобы остаться уверенным в том, что не ошибся, я обошел остальные административные здания, обошел школы, конфессии, обошел даже торговые центры и везде натыкался на ту же картину, которую увидел в первом здании. Я не увидел ни одного живого человека в них, все было мертво, все пахло чем-то старым, ветхим, пахло мышами, старым деревом и плесенью. Я ушел прочь, слыша как за моей спиной рухнуло первой здание…
Между тем, все работали и всё работало, все жило обычной жизнью, не видя как рушатся старые административные дома, ВУЗы, школы, храмы.
Парадокс в том, что боги умерли давно, а мы все внимаем голосу бесконечности, расценивая шум, что доносится из вне за их волю, все толкуем волю богов, не понимая, что Олимп давно пуст.
«Среди тех великих вещей, что существуют внутри нас, самое великое – бытие ничто».
Леонардо да Винчи.
Загрузка ...