Благодарность Владимиру Васильеву за интересный ход мысли.
Катерине за позитивное отношение и острый глаз.
Хранитель-6. Люди и их машины
Утро было довольно туманным и удивительно седым.
Степан Петрович, улыбнувшись скандальной сороке, двинул к своей машине. День обещал стать насыщенным. У малого, который уже битый месяц тиранил деда на предмет порулить, сегодня вечером появился шанс, наконец, ощутить себя водилой настоящего троллейбуса.
Степан, привычно погладив рогатого по фаре, зашагал к диспетчерской. Уже 30 лет он приходил в депо одним из первых. Петрович любил свою работу. Быть человеком, соединяющим края огромного города, видеть посветлевшие лица людей, заметивших вдали удлиненный силуэт его машины. Ради этого стоило жить. Его троллейбус, всегда по возможности чистый, немного щеголеватый, с ситцевыми шторками на окнах, в любую погоду оставался островком уюта и спокойствия в ускоряющемся водовороте жизни растущего мегаполиса. Даже в пресловутые часы пик у него в машине преобладало ощущение тепла, доброжелательности, можно сказать, архаичной учтивости.
Легкая вибрация воздуха, тихий шорох шин за спиной застал врасплох. Для выхода на маршрут было еще рановато. Темная тень накатила сзади, перекрыв рождающееся солнце.
Удар.
Уже не ощущая тела, Степан огорчился только тому, что внук не подержится за руль самого лучшего троллейбуса в мире.
*
Скучалось. По-видимому, наступил воспетый многими кризис жанра. Писать не хотелось. Да и не о чем. Интернет в очередной раз заполонила политика. Она вползала мутной волной в каждый байт сети, казалось, даже порнушные сайты томно стонали «Суй, суй, суй, проголосуй за нашего кандидата, А!А!А!»
Виктор передернулся, загрузил «Героев». Пару часов благополучно исчезли из жизни. Порвав врагов как тузик грелку, парень вернулся к работе.
«Загадочная смерть в Подольском депо! — орал баннер на новостном сайте. – Шахтеры могут расслабиться. Самой опасной профессией за последние полгода уже не является угледобыча. Гораздо хуже сейчас приходится сотрудникам сферы общественного транспорта. Вы хотите умереть? Поступайте на работу в трамвайно-троллейбусное депо! Гибель водителя с 30-летним стажем под колесами сорвавшейся с тормозов машины подвела жирную черту под чередой нелепых смертей киевских водителей, техников, кондукторов, даже уборщиц. Состояние парка общественного транспорта в столице таково, что поездка на обычном трамвае или его обслуживание становится сродни игре в русскую рулетку».
Вечер прекращал быть томным.
*
«Давай, маленькая, давай. Ты у меня вон какая красивая, самая красивая маршрутка в мире. Так, эта хренобень здесь явно не к месту. Уберем. Понастроили, умники, а потом «поломалась!» «на свалку!». Нет уж, драгоценные мои, это вы поломались, причем давно, а она у меня женщина в полном рассвете сил, ей еще лет 10 бегать без капремонта. Ну, поехали…»
…Мальчик смотрел на Него, не в силах оторваться. Каждая линия, каждый изгиб, каждый отблеск дышали мощью и поражали совершенством. Это была мечта, воплощение великой цели жизни.
С младенческого возраста стало понятно: быть ребенку технарем. Живая сила солдатиков с негодованием разбрасывалась, зато разнообразные машинки, автобусики, танчики были обласканы, обнюханы, облизаны, занимая почетное место в кроватке. Папе это почему-то категорически не нравилось, в результате жизненная несправедливость была познана в самом нежном возрасте. День за днем эта склонность (обзываемая втихомолку манией) росла и крепла. Каждый механизм в доме имел шанс быть разобранным на запчасти. Некоторые даже собирались обратно. Друзей, даже товарищей, среди сверстников было не найти днем с огнем, так как все свободное (и не очень) время было посвящено железкам. Отношения с отцом, сугубым гуманитарием, причем изрядно закладывающим за воротник, портились не по дням, а по часам, только мать оставалась для мальчика единственным немеханическим другом. А потом он встретил его и погиб.
Сильный, изящный, уверенный, ветреный.
Мотоцикл «Ява» поразил юношу в самое сердце. Не будем описывать, чего это стоило, но на 14-летие ОН был рядом. Полгода прошли, как в тумане, а потом отец, вылетевший накануне с работы, нагрузившись по самые брови, продал «Яву» заезжему барыге.
С отцом он больше не общался.
Никогда.
*
Шарик, широко зевнув, открыл глаза. Его разбудил типичный для автопарка звук, вот только прозвучал он в абсолютно нетипичное время. В свете луны, неодобрительно выглянувшей из-за туч, пес увидел, как длинная, едва заметная тень, взревывая двигателем, устремилась к набегавшимся за день маршруткам. Будь рядом кто-то повыше далекого потомка ирландских сеттеров, он бы наверняка удивился отсутствию человека в кабине ночного автобуса. Если бы успел.
Огненный шар мощного взрыва, поставивший точку в недолгой жизни любимца всего автопарка, заставил взвыть сирены сигнализации легковушек по всей округе.
Порву. Мое. Мое. Мое. Все мое. Не сметь. Порву. Будет мое…
Хранитель очнулся. Отголосок мощного энергетического всплеска затихал в ночи. «Все любопытственнее и любопытственнее. Сдается мне, ты не тучка…»
— Смотри, это мой Младший. Привет, Зверюга, это Лада, она хорошая.
— Мощный зверь. Красивый. Здравствуй, Кот.
Сегодня они чинно гуляли по центру. Маленькие кафешки гостеприимно распахивали двери, приглашая погреться, перекусить, отдохнуть. Благодаря буднему дню, а также раннему времени, общение с Городом складывалось интимно и неторопливо. Под стать настроению текла беседа. О животных, людях, их жизни и смерти. Том, что было, есть. Что, возможно, будет.
— Разум, — горячилась девушка, – прихоть эволюции, а не ярлык на княжение, людям просто повезло. Не они, так дельфины, не дельфины, так тараканы, вон Головачев ярый поклонник инсектоидов.
— Ну да, ну да, я недавеча Васильева перечитывал, так у него механизмы предразумные.
— Я к чему веду. Нефиг человеку мозгами кичиться, надо его использовать во благо всем живым…
— И ненародженым….
— И ненародженым, – согласилась Лада, – созданиям. А то взяли манеру — «я — царь природы». Скоро Земле это все надоест, встряхнется старушка. Поминай как звали.
*
Вечерело, девушка умчалась на практику. Виктор решил заехать к старому другу на неблизкую Троещину, покушать водочки да языки почесать.
Преодоление расстояния. Путь из точки «А» в точку «Б». Движение. Как по-разному оно происходит. Приятно промчаться на взревывающем мотором джипе по «зеленой» улице, не обращая внимания на неровности дороги, благосклонно взирая на отдающих честь (зачем мне их честь?) гаишников.
Но реальность, как всегда, прозаичнее и грубее.
Толпы сограждан, наконец завершивших рабочий день, длинными змеями вытягивались из дверей офисов. Каждого вела одна, но пламенная страсть.
Домой.
«От всех рождений, смертей, перерождений, меняя плюс на минус».
Домой.
Ситуация со способами попадания в свит хоум была, как всегда, непростой. Но забавной. Именно в это время большинство длинных, относительно вместительных транспортных средств, заканчивало свой рабочий день, проносясь призрачными видениями мимо стада жаждущих ехать.
Кто там писал о неоформленных проклятиях? Иные, говорите. Ну, если им верить, большинство водителей, кондукторов, контролеров, а особенно руководящих дядечек должны были вымереть, как мамонты, на протяжении максимум 2-3 дней.
«Мать же ж твою, женщину. Неужели необходимо устраивать пересменку именно в час пик? – думал Никитин колыхаясь в такт огромному организму, жаждущему попадания в страну остывающей солянки, дымящихся пельменей, нагревающейся водки. – Господи, дай мозг людям, как бы управляющим транспортом. Пусть свежий водитель заранее появится на остановке, пожав уставшую руку предыдущему, примет у него натруженный руль измученного троллейбуса. Ведь им даже бензином заправляться не надо! Это же так просто! Нет! И висит над головами вопрос: сколько же бабла надо было отвалить из щедрых рук частных перевозчиков в жаждущие карманы столичной власти – чтобы она так по турецки командовала автопарком.
Чу!
По обреченной морде машины, подъезжающей к остановке, наиболее опытные бабульки разобрали – наш клиент. Этот таки повезет!
Людское море колыхнулось вперед, выталкивая нестойких под колеса пролетающих иномарок, стремясь любой ценой попасть в вожделенное нутро существа, везущего тебя домой.
Хриплое хаканье, визг придавленных девушек, незамутненная ненависть к тому уроду, который успел, почувствовал, осознал, где именно откроются райские врата, и теперь имеет огромную фору.
Вычурный мат, открывающий всю глубину, незакомплексованность, искренность украинской души. Яростная давка у самого входа – момент истины – чувство победы, великой победы!.. Селедки, висящей бок о бок со счастливыми своими собратьями.
Пенебрежительная снисходительность к неудачникам, пытающимся втиснутся в салон на следующих остановках, чувство плеча с соседом, встающим стеной у них на пути. Дивное сродство после отличной шутки: «Куда, щемитесь, гады! – Не видите, места нет! Следующего ждите!..»
Виктор попытался выдохнуть. Сильно кружилась голова.
Сгусток злобы, обиды, неудобства, номинально рассчитанный на 120 душ, катил по Московскому проспекту.
Стало тошно. Машина буквально блевала негативом. Плотное черное облако, выделяясь из троллейбуса, улетало куда-то в центр.
«Японский городовой! Интересно, сколько машин в парке общественного транспорта столицы? А куда стекается весь этот поток чернухи?»
Сытно, вкусно, мое, еще хочу, все мое, хорошее время, еда, мое.
*
Первая любовь пришла, как всегда, внезапно. Девушка была красива, ангел во плоти. Правда, она любила «Ласковый май», а также гуляла с Васей, грозой всех 9-х классов… Он так и не смог заговорить с ней. Справиться с душевным расстройством помогли механизмы и мама. Благодаря матери юноша прощал человечеству его существование. Это был его свет в окошке – собеседник, учитель, друг. Когда мать сказала, что после 10-го поступила в политех, но из-за истерики родителей вернулась к семейному ремеслу — педагогике, парень окончательно уверился в ее исключительности.
Виктор проснулся со слегка гудящей головой, ощущением жажды, воспоминаниями о весьма недурно проведенном вечере. Виделись они с Женькой нечасто. Но каждая встреча выходила заполненной до предела. Жаль только, посиделки имели свойство заканчиваться: далеко не все темы обговорены, не все вопросы оспорены. «Приятно все-таки помнить, что есть люди, уверенные в своих знаниях и способностях».
Парень посмотрел на будильник. Что-то его разбудило за час до намеченного времени. Что?
Шорох в дальнем углу дал ответ на его вопрос.
Дикий зверь с кровавыми глазами, оскалив ужасную пасть, подкрадывался к кровати. Скрежетали по паркету острые когти изготовившегося к нападению хищника.
Ближе. Ближе. Еще мгновение…
Прыжок!
— Анфиска, епт, кто так прыгает? Ты разожралась до того, что уже пузико еле волочишь! – укоризненно вещал Никитин, обращаясь к крысе, висевшей в воздухе. Евстафий, державший животное, гулко захихикал.
— Ты тоже хорош, – переключился парень на домового, – ночь на дворе, 11 еще не стукнуло, у хозяина похмелье, а они тут устроили половецкие пляски!
Традиции охотничьих состязаний возникли у Анфиски с Нафаней практически сразу после выздоровления крысы. Та усердно пыталась заохотить домового, который в свою очередь старался этого не допустить. Правда, после того, как разленившаяся крыса поддалась чревоугодию, Евстафий выходил победителем в 4 случаях из 6.
«Так, ладненько, если уже проснулись, надо пошукать, кто ж это у нас такой ненасытный вынырнул». Загудел включаемый комп, Виконт погрузился в поиски.
*
Серафим ждал мать. Обычно она выныривала из толпы на той стороне оживленного перекрестка, помахав сыну рукой, переходила дорогу, принося с собой аромат сирени и чего-нибудь поесть. Сам он, завозившись с моторами, частенько забывал о необходимости перекусить, только мамины обеды спасали желудок от неприятностей. Клава, молоденькая кондуктор, как-то пыталась наладить с ним более тесное общение, но, осознав свое сокрушительное поражение в состязании с машинами, плюнула, переключившись на водителя Колюню, малопьющего, по-своему доброго мужика лет 45.
Серафим, скривившись, потер левую сторону груди. С самого утра на душе было скверно.
Мама появилась вовремя, как всегда помахала рукой…
Зеленый свет.
Шаг.
Практически остановившаяся на светофоре маршрутка вдруг прыгнула вперед, буквально проглатывая оставшиеся до перехода несколько метров. Позади нее показался резко тормозивший длинный зеленый троллейбус.
Время замедлилось. Парень видел только ее лицо. Крупно, как через мощный бинокль.
Непонимание.
Удивление.
Страх.
Ожидание боли.
Он потянулся к родившей его. Всем сердцем, всей верой в материнское бессмертие. Всем одиночеством, которое без этой женщины стало бы абсолютным. Он тянулся к ней до помутнения в глазах, до вздувшихся как канаты вен, до потери сознания.
Толчок.
Время вернулось на круги своя, испуганно отшатываясь от многоголосого крика, взвившегося над переходом.
«Скорую», скорее «скорую», – истеричный женский голос ввинчивался в раскалывающуюся голову не хуже алмазного сверла.
Когда мир сфокусировался, ее с бледным, залитым кровью лицом, уже заносили в машину.
Никто из участников столкновения не обратил внимания, как молодой человек с отрешенным лицом вдруг пнул ногой застывшую наискось маршрутку.
С той ненавистью, с которой бьют лишь некогда любимых, предавших ужасно, внезапно и вероломно.
Следующие часы не запомнились. Реальность расплывалась, оставляя неясные фрагменты. Тяжелый больничный запах, замешанный на горе и отчаянии. Казенно участливые лица докторов, марево ожидания худшего. Когда, наконец, отловив главврача, выяснил, что его мать, похоже, родилась в рубашке, с плеч как будто рухнула гора размером с Говерлу.
Видеть своих бывших подопечных, одна из которых чуть не стала причиной гибели его матери, Серафим больше не мог. Но не возится с механизмами было выше его сил. К тому же лечение матери съело все заначки.
В автобусное депо его приняли с распростертыми объятиями.
Теперь он смотрел на машины по-другому. Не братья меньшие, способные отвечать любовью на любовь, дружбой на дружбу. Скорее непредсказуемые, временами опасные существа, требующие соответствующего отношения.
Серафим менялся. Быстро, неотвратимо.
В тот вечер он возвращался со смены уставший и недовольный. Работа не приносила той радости, что раньше. А нередкие отключения сознания секунд на 20-30 беспокоили все сильнее. Единственное, что радовало, возрастающее с каждым днем понимание сути механизмов, их глубинной составляющей.
Их души.
Визг тормозов. На забитый машинами перекресток, отшвыривая легковушки, выскочил черный пузатый «Хаммер».
Толчок.
Он потянулся к обезумевшему джипу, глуша мотор, вывернув руль в бок гигантскому КрАЗу, одновременно нежно придержал десятки машин, не давая им смешаться в смертоносную кучу малу. Успокаивая и оберегая.
Удар.
Многотонный грузовик не подвел. Застыл «Хаммер» со сплющенной мордой, из-за руля которого вывалился слабо вменяемый мужик с красным рылом. Застыли прохожие, еще не осознавшие своего чудесного спасения. Казалось, остановилось само время, с неподдельным интересом наблюдая за ситуацией.
В двух метрах от происшествия, наслаждаясь потоком энергии, вечерним солнцем, бензиновыми парами, стоял человек, наконец осознавший себя.
Техник с улыбкой открыл глаза. Он знал, что делать дальше.
*
Виктор, откупорив «Оксамытовое», сделал длинный глоток. Времени потрачено уйма, а на выходе практически ноль. Хотя отрицательный результат — тоже результат. Пришло понимание: с кондачка дело не решить. То, что он искал, было чертовски мощным, не гнушающемся любыми средствами. На улице стемнело, пора развеяться.
Резкий промозглый ветер подгонял стадо туч, обещающее недетский ливень. Грозовой фронт наползал на город, как армии Саурона на Минас-Тирит. Никитин шел по улице, особо не разбирая дороги. В голове безостановочно вертелся «Город Позолоченных листьев» Кэт Зуевой.
Первый раскат грома, отразившись от спящих домов, заставил ускорить шаг. Тяжелая капля упала на асфальт, разлетевшись на тысячи водных искорок. Громыхнуло гораздо ближе.
Виконт едва успел вскочить на подножку пустого троллейбуса.
Началось.
Стена ливня в один миг поставила надежную преграду между человеком за стеклом и Городом вовне. Свет в транспорте, как всегда, экономили, тусклый полумрак в салоне, перемежаемый молниями, добавлял в ситуацию готичности.
Машина мягко тронулась с места. Шорох шин по мокрой мостовой убаюкивал, уволакивая в темную пучину сна. За окном мелькали размытые силуэты зданий, казалось, ни единой живой души не осталось в этом царстве тьмы и дождя.
Раскат.
Длинный.
Цепенящий.
Завораживающий.
Мигнув, окончательно погас свет.
Ярчайшая зарница за окном невольно привлекла внимание. Парень взглянул наружу и замер.
Город лежал в руинах. Серые скелеты зданий осколками раскрошившихся зубов скалились в беззвездное небо. Тяжелый дым, густой пеленой окутавший трупы домов, физически оседал на губах.
Город был мертв, мертв окончательно, бесповоротно. Сталинград 1942-го показался бы сейчас оазисом жизни.
«Что же ты так? – спрашивали гниющие глазницы погибших домов. – Где же ты был, Хранитель Киева, когда Он нуждался в тебе? Почему не помог? И как ты можешь дышать, когда нас уже нет?»
Резкая остановка бросила на сидение. С гулким хлопком распахнулась дверь, внутрь вместе с облаком дыма шагнула искореженная фигура. С когда-то красивого лица, ставшего теперь восковой маской, на Виктора взглянули глаза Лады. Глаза, в которых навесегда застыла боль, холод вечной зимы.
Той зимы, когда замерзает дыхание на губах, стынет кровь в жилах.
Зимы, за которой никогда не придет весна.
«Как же так? – молчали они. – Тебе была доверена величайшая ценность. А ты ее не сберег. Ты – зло. Все чего ты касаешься, обращается в прах».
Она вдруг оказалась рядом, буквально в нескольких сантиметрах, ощущение безысходности, боли, холода, могилы стало непереносимым. Лишь в груди слабо стучал осколок льда, бывший когда-то теплым, горячим сердцем. Виктор глотнул ставший тяжелым, колючим воздух. Все было потеряно. Оставался лишь один выход.
Дышать было тяжело. Да и незачем.
Резкий звук, прорвав пелену, свежим ветром ворвался в затухающее сознание.
Никитин с трудом открыл глаза.
Прямо на него, не касаясь земли, мчался старинный, допотопный трамвай, во всю звеня своим старинным, допотопным звонком.
Лязгнули двери троллейбуса, чуть не увезшего парня на ту сторону, страшно исказилось лицо фигуры, нависшей над ним. Но Виктор уже пришел в себя.
Почти.
В облаке разбитого стекла он вывалился наружу, чувствительно приложившись многострадальной головой…
…о до боли родной заплеванный киевский асфальт.
— Живой? – участливо спросили сверху. Подняв голову, Виконт понял, что глюки еще не закончились.
Над ним, широко расставив ноги в запыленных крагах, стоял…
«…Когда деревья были подростками, а машины носились по улицам с бешеной скоростью в 30 верст…
Не так.
Когда прогресс казался панацеей от всех бед, а люди вкладывали в механизмы душу…
Не так.
Когда век-волкодав был еще скулящим щенком, а первые инженеры слыли богами, у транспорта появился свой Дух.
Дух приключения, Дух свершения, Дух преодоления.
Но время шло, автомобили входили в серию, как в тираж, о том, что у машин есть Дух, все как-то позабыли. А приключения со свершениями заменили обыденность и привычка.
А свято место, как известно, пусто не бывает. Возникла сущность, которая заняла пустоту. Эгрегор, мать его, слыхал про такие? Так это он тебя сегодня извести пытался, почти преуспел, подлец».
Фигура в крагах подернулась дымкой, растворяясь в тумане.
«Постой, ты куда… Гонщик?»
«Мне пора, еще встретимся, Хранитель. Найди того, кто в родстве с машинами. И… Ты давно наведывался к дяде?»
*
Никитин морщась поднялся с асфальта. «Мой дядя самых честных правил».
С братом отца они общались редко. В благие годы короткоштанного детства отец с матерью по большим праздникам еще пересекались с родней, но позднее дороги расходились все сильнее, а когда он был в гостях у Владимира Александровича — уже запамятовал.
Лесной массив встретил Виконта неласково. Кое-как перепрыгивая через лужи, добрался до девятиэтажки, практически граничащей с лесопосадкой, вошел в подъезд.
«Постарел, — думал Никитин, — глядя на родственника, сильно постарел».
— Витя! Ты какими судьбами! Заходи, мы как раз по первой налили!
«На хер не послал — и то хлеб».
На кухне присутствовал литр «Медова», миска с солеными огурцами, кастрюля с еще дымящейся картошкой. Завершал картину слегка помятый субъект, хрустящий огурцом.
— Это мой лучший ученик, – с ощутимой гордостью представил субъекта дядя, – лучший водила в городе.
Виктор до сих пор помнил детские ощущения от троллейбусного депо. Запахи, звуки. Тогда его дядя, еще не лысый и полный сил, показывал племяннику огромную машину, с гордостью говоря о своем троллейбусе. Это было сильно.
— Не, ну ты прикинь, Лександрыч, – продолжил лучший ученик прерванную приходом гостя тему, – я ж на работе не пью. Я ж трезвый был, как стекло. Вижу красный – по тормозам, а машина как з глузду зйихала.
Насчет первой у Виконта возникли законные сомнения.
— Это ж я виноват. Ну, точнее не я, а троллейбус. Он как рванет, «Богдану» в зад как въедет! Ту, естественно, вперед, а там баба по переходу…
…Ты давно наведывался к дяде…
…И пацан еще этот. Стоит, рожа белая, ни кровинки, а как глянул, меня чуть по спинке не размазало. Стой, Лескандрыч! Я ж его знаю! Он же к нам в парк приходил. Это ж технарь от Бога, я помню у шефа евойный мерин забарахлил, так пацанчик его в полчаса на колеса поставил!
Голос лучшего ученика расплылся, отодвигаясь на второй план.
Визг тормозов перекрыл истошный женский крик.
Лицо, залитое кровью.
Зебра.
Колесо «Богдана».
Звенящая в руке нить силы. Нить растущего сродства с железными конями. Со всеми этими поршнями, шестеренками, прости Господи, втулками.
— Слышь, мужик, а как, ты говоришь, пацанчика того зовут?
Виктор, выбросив окурок, вошел в ворота автобусного парка. Вечерело. Последние задержавшиеся работники спешили по домам. Но тот, кто был ему нужен, находился тут. Впереди Хранитель чувствовал новую силу, еще не до конца осознавшую свои возможности, но от этого не менее мощную. Силу, с которой придется считаться даже Хранителю Города.
Через два шага они увидели друг друга.
Человек, стоявший напротив, субтильный, в замасленном комбинезоне, впечатления не производил. Виконт улыбнувшись, двинулся вперед.
«Что-то не так. Что ж ты смотришь-то волком? Я хороший, я охрененно хороший, будем дружить семьями…. Нет, все-таки не будем».
Массивная туша автобуса с девственно пустой кабиной, разгоняясь, устремилась на Никитина.
*
Когда стемнело, я заканчивал работать. Старичок «Двадцать первый» был не в настроении с прошлых выходных. Возраст, что вы хотите. Уже гораздо тяжелее переносятся людские крики, ругань, ненависть. В молодости, еще пару лет после рождения все новое, интересное, каждый пассажир – Вселенная. А потом выясняется, что черная дыра. Ничего удивительного. От хомяков разумных (homo sapiens) иного ожидать не стоит. Каждый лезет напролом – прет из него, как из вокзального сортира. А Они у меня не железные! Ну, точнее железные, конечно, но это еще не повод.
В общем, хмыря этого я сразу приметил. Идет, рожа ехидная, самодовольная, здоровый, жлоб. В глазах уверенность, мол, я знаю, как надо. Увидев его, сразу понял: по мою душу, шестеренки-колесики, как пить дать, по мою. Лыбится, падла, благостно так. Ну, я «Восьмеркой» двинул, благо он у нас с рейса только, уговаривать не пришлось.
Этот, правда, тоже не лыком шит оказался. Никогда у человека такой пластики не видел. От «Восьмого» ускользнул, будто «Хонда» какая, я его из виду потерял почти. Только повернулся… А больше не помню ничего.
Хранитель выдохнув посмотрел на лежащего у ног человека. Невысокий, волосы то ли каштановые, то ли русые. Черты угловатые. Синяк на скуле расплывается. А то. «Поцелуй сильфиды» все-таки. Позади порыкивал мотором разом утративший агрессивность ЛАЗ.
Последующий час был однообразен. Ну не Демосфен, и до Цицерона далековато, но можем еще кое-что, можем! Убедить очухавшегося субъекта (кстати, Серафимом назвался) в том, что мы не враги, а вовсе наоборот, было, мягко говоря, нелегко. Скорее всего, сработало то, что в глубине души он сомневался в виновности своих разлюбезных маршруток в аварии. Когда Техник узнал о разговоре на дядиной кухне, большого труда стоило уговорить не начинать тут же поиски «лучшего ученика» с явно членовредительскими целями. Рассказ об эгрегорах был выслушан гораздо более внимательно, где-то даже с пониманием. А потом, наконец, дошли до сути.
— Ты пойми – горячился Виконт – пока люди будут ездить неудобно, плохо, с матами, будет что жрать Эгрегору. А эта тварь фактически предразумна, или псевдоразумна, хрен ее маму знает, как будет правильно! Факт в том, что оно может реагировать на опасность, с инстинктами все в порядке. Маршрутки, говоришь. А ты подумай головой, дело в том, что их пассажиры для старого Эгрегора не еда. Вспомни. Дороже, чем в общественном. Народ ездит более менее с деньгами. Удобно, приятно (особенно если не час пик). Как этой курве негатив с них взять!? Некак! Вот он их поначалу и проигнорировал. Не отследил, когда новый эгрегор возник. Пусть пока молодой, слабенький, но рожденный на других эмоциях. Кушает он не дерьмо, что из людей лезет, а вовсе наоборот – расслабленность любит, удовлетворение, облегчение, покой. И не сойтись старому с новым, как востоку с западом. Либо тот выживет, либо другой. Без вариантов. Если мы не поможем, старик молодого массой задавит. Будут твои любимые маршрутки тоже говно из толпы выцеживать. Ты этого хочешь?
Мрачный Серафим, то и дело потирающий фингал, этого не хотел, а потому начался самый сложный этап совета в Филях.
*
Как убивают эгрегоры, Виктор не знал. Техник подавно. Но тут крайне вовремя прогрохотал «12», и Никитин вспомнил, кто горю ихнему помочь сможет.
Теоретически.
Мизансцена выглядела глуповато. Стоя перед старым трамваем посреди ночи, Никитин пребывал в нефиговом затруднении. Вроде, все правильно рассчитал, но как?! Как достучаться до Духа Транспорта? Песню какую спеть али танец станцевать?
С бубном.
«Стоп токинг, – подумал Виконт. – А не дурак ли я?»
— Серафим, будь любезен, подойди-ка к этому анахронизму. Появилось у меня предчувствие, что у тебя дело гораздо быстрее пойдет.
Дальше события понеслись вскачь. Техник, прикоснувшись к корпусу патриарха трамваестроения, застыл как соляной столб. Благо всего на минуту. Его взгляд, оторвавшийся от созерцания корпуса, стал разом повзрослевшим, успокоившимся.
— Нам пора, времени мало – отрывисто бросил Серафим, хлопая в ладоши. Не замеченный ранее Виконтом микроавтобус, мирно дремавший в стороне, взревев двигателем, переместился к напарникам.
— Некогда пешком ходить, — Техник, по-видимому, окончательно перешел на рубленые фразы. – Надо в первый троллейбусный парк. Там смогу его поймать. Если машина еще цела.
Какая машина, Виктор не имел не малейшего представления, но было видно, что от Серафима сейчас большего не добьешься.
Домчали с ветерком. Водителям-человекам еще явно было чему поучиться.
Становилось волнительно.
Темные силуэты троллейбусов, мертвые, неподвижные, нагоняли тоску и тревогу.
— Закрывается, зараза, — пробормотал Техник. – Помогай, Хранитель. Мне надо найти то, что было в начале.
Как возникает Эгрегор? А хрен его знает! Просто люди, собираясь вместе, неосознанно дают жизнь чему-то новому. Они вообще это любят. Давать жизнь. Впрочем, отбирать тоже.
Существуют разные эгрегоры. Семейный – если повезет, тихий и мирный. Фанатский – задорный и боевой. Антикварный – заносчивый и спесивый. Религиозный – глобальный и возвышенный. Нам достался — подловатый и агрессивный.
Но все мы (они?) привязаны к началу.
Смутные детские воспоминания. Первый поцелуй. Первый стадион. Первый аукцион. Первый пророк.
Ночной воздух звенел от энергии.
«Налево, – прохрипел Виктор. – До чего же сильная стервь, вон, возле забора».
Они стояли у колыбели киевского транспорта.
Машина выглядела забавно. Забавно и слегка потусторонне. Особо дерзкая туча закрыла луну, едва различимый силуэт навис над парнями вечным техногенным символом, заставляя забыть о прогулках по тихим пешеходным улочкам.
— Он – выдохнул Серафим, он – шестеренки-колесики. Да поможет нам Вечный Двигатель…
Техник упрямо наклонив голову, пошел вокруг машины. Шагом, которым кружили неандертальцы вокруг разъяренного мамонта. Шагом, которым шли воины, вызывая врага на смертный бой. Шагом, которым идет мужчина, не думая о выживании.
Стало трудно дышать. Появлялись и исчезали образы, роились видения. Ревели, кашляли, плевались моторы. Взрываясь, горели машины. В этих взрывах, скрежете, пламени читалось – пришел тот, кто понимает, чувствует само нутро механизма. Считает его не рабом, но другом.
Хранитель улыбнулся. «А как ни крути, ты ж у нас эгрегор КИЕВСКОГО транспорта. Посему будь любезен…»
Это стало последней каплей.
Машина, стоявшая перед напарниками, вдруг резко изменилась. Злой взгляд буквально отбросил парней назад. Осознанно блеснули фары, последовал удар в ответ.
Упав на одно колено, Виктор выхаркивал из себя всю ненависть и зависть. Всю злобу и гордыню. Все чувства человека, каждый день втискивающегося в переполненный троллейбус, искренне желающего, чтобы он стал пустым. Неважно как.
Было обидно. До слез.
Было стыдно. До крови.
Было больно. До смерти.
Капля крови из прокушенной губы упала на асфальт. Помнящий колеса тысяч перевозчиков людских туш. И ты один из них. Каждый глоток воздуха едва проскальзывал в перехваченное спазмом горло.
«Присаживайтесь, бабушка – вдруг раздалось в голове. Он вспомнил. О людях, уступающих места старикам. О людях, улыбающихся в лицо скандалу и тем сводящих его на нет. О людях, которые, даже опаздывая на треклятую работу, остаются ЛЮДЬМИ.
Виктор поднялся на ноги. «Справился? – кивнул он растрепанному Серафиму. – Давай покажем сучке, где ее место».
*
Гроза, разразившаяся над первым троллейбусным парком, не прогнозировалась Гидрометцентром. Хотя кто в наше время верит метеорологам?
Двое парней стояли у входа в парк, добивая одну сигарету на двоих.
— А у тебя нифигово много работы, напарник, – обронил Виконт, отдавая бычок. –Люди то продолжат гадить, никуда от этого не денешься. А тебе все это дерьмецо надо куда-то сливать. Хотя теперь будет попроще. Молодой эгрегор над общественным транспортом шефство возьмет. Свято место, как ты помнишь, пусто не бывает. Ты уж последи за ним, не сочти за труд. Чтоб не испоганился маленький. На фига нам этот геморрой? Мне лично одной такой ночи за глаза.
Разбуженная смехом парковая кошка недовольно зашипела, заново облизав своих новорожденных котят.
Стоящая в 30 метрах за киоском серебристая BMW испуганно взрыкнула движком:
«Громко
Сильные
Страшного убили
Увожу колеса
Быстро»
«Кто это катается в 4 часа ночи? – рассеянно подумал Никитин, направляясь домой.
Из нерассказанного Техником:
Мастер и Тьма
Тангару – помни об истоках и не спеши стареть
Мальчик обожал металл. Когда он впервые увидел лезвие кухонного ножа, из его крохотного рта тут же вырвался возглас восхищения и восторга. Взрослые, как всегда, порыва не оценили. Мать тут же подавила его соской.
Дни складывались в месяцы, а он постоянно искал взглядом полюбившийся отблеск. Однажды, когда родители ушли, он, наконец, смог взять в руки предмет своей страсти. Его заворожила соразмерность и строгость стального блеска, твердость и гибкость лезвия, сила и слабость сплава. Тогда он еще не знал этих слов. Но скоро знания пришли. Отныне он мог разглядеть булатный узор в любой зубочистке. И часами ласкать его. Изменяя и доводя до совершенства.
Это была любовь.
Как в сказке – с первого взгляда.
И металл отвечал ему взаимностью.
Потому так легко и просто возник его первый Клинок. Он появился на свет в старом отцовском гараже, удивленно блеснув незамутненным взором младенца. В тот самый миг, когда из мальчишки родился Мастер.
Шли годы, наполненные под завязку творением, выездами на ХИ, тренировками и чтением.
А потом на горизонте появилась девушка, незаметно превратившаяся в женщину. Все чаще ночи за станком в старом гараже сменялись ночами любви. Затем днями, наполненными поисками денег. Ведь новую ячейку общества нужно было кормить. И все реже Мастер вспоминал податливость металла и радость творца.
В один прекрасный день на горизонте возникла некая импозантная дама, и мальчик, нет, уже мужчина, перешагнул порог завода. Где его ждала должность кузнеца.
Здесь не было недостатка в материалах, к его услугам были не плохие станки. А старые опытные рабочие брали над ним шефство.
Появились заказы слева, а за ними и деньги супруге на желтенькие колечки. Дни пролетали, заполненные тяжелой работой пополам со ста граммами в обед. Он стал широко известен в узких кругах, качественно набив руку на полезных в хозяйстве мелочах. Его наборы кухонной утвари расходились на ура.
И улыбалась при встрече импозантная, оказавшаяся не последним человеком в дирекции завода. Жизнь вошла в колею.
И покатилась.
Третий десяток.
Четвертый.
А там и пенсия.
Давно забылись тренировки, игры, юношеский огонь и страсть.
И только по ночам, когда стареющее сознание застилал сон, где-то в глубине дико кричал пацан, прозванный друзьями Мастером, до крови раздирая пальцы, пытаясь выбраться из темницы. Себя. Взрослого. Или хотя бы доораться до закостеневшего мозга.
— Что ж ты делаешь! Очнись! Так же нельзя! Живи! Твори! Ты же Мастер, а не ремесленник!
Но стены были высоки. А когда, казалось, вот-вот что-то получиться, склонялась над глубоким колодцем застывшего «Я» импозантная тень с желтыми глазами. Шепча: «Уймись, глупый, уймись. Мастерство не пропьешь. Да и поздно уже. Не мальчик чай. Муж. Отец семейства. Уймись. Лучше с утра халтурку доделай. Детишкам на молочишко…»
Он стал нервным. Много пил. Часто орал на жену.
Тот вечер не задался изначально. Нахлынувшая тоска была особенно прилипчивой. Даже испытанный «Хлебный дар» оказался бессилен. Уже вторая бутылка улетела под стол, когда внимание привлек отблеск из-под шкафа.
Блестело детство. Его первый нож.
Он засыпал со счастливой улыбкой, повторяя имя клинка.
Там его уже ждали.
Ждали, слегка утратив свою всегдашнюю импозантность. Угольно-черный плащ за ЕЕ плечами не предвещал вспомнившему ничего хорошего.
Но напротив Тьмы, слегка придерживая грузного мужчину лет 40, встал парень, которого не зря прозвали Мастером. Встал, сжимая в руке свой первый кинжал, сделанный из напильника.
На старом, помнящем еще Союз диване крепко спал полный, потрепанный жизнью мужик. А на его душе впервые за 20 лет было легко.
Загрузка ...
Babylon 6